Да только и на это требовалось время, которого у меня не было. Поэтому я, не мудрствуя, двумя руками ухватилась за горшки и швырнула их с пола в голову Шуйдена. Оба вместе, разом. Видать, от испуга мне уж начало чудиться — потому что на миг показалось, будто плывет по горнице длиннющая белесая паутина. Начинаясь одним краем от лица Шуйдена, а другим скользя по воздуху.

Оттуда, где я на пол перед Рейсором упала, к тому месту, где сейчас сидела.

Два горшка с гулким звуком раскололись об лоб Шуйдена, и чудиться мне тут же перестало. Учитель цорсельского покачнулся — оно и верно, горшки не семки, как в лоб вдарят, так на ногах не устоишь.

Только мне уж было не до Шуйдена, на меня шел Держа. Умно шел — ноги чуть расставив и согнув, нож опустив вниз. Как к раненому волку подступался. За ним шагал пришедший в себя Рейсор, из-под закрытого багрово-синего века лилась кровь. Укушенную руку он держал на весу, а уцелевшую правую загодя сжал в кулак.

И тут Зоряна завизжала, да так, что я оглохла. Рейсор, Держа, я — все уставились на королевишну. И с чего это она дурью орет?

Несколько мгновений ничего не происходило, а потом дверь в горницу распахнулась, с размаху ударившись об стенку. Сначала я разглядела только сапоги, что мелькнули на пороге. Все прочее от меня заслонял Держа.

Все изменилось как-то враз. Блеснула в воздухе сталь — кто-то шибанул Держу по затылку рукоятью длинного меча. Он покачнулся и упал, не дойдя до меня каких-то двух шагов.

А за ним оказался Ерша, за спиной которого толпились ещё жильцы. Пока я глядела, чувствуя, как по лицу бегут слезы, курносый двинулся вбок. Мазнул, не глядя, по лицу Рейсора открытой пятерней той руки, что была свободна от меча. Тот запрокинулся на пол, бессильно махнув кулаком по воздуху.

Зоряна все визжала, повернувшись лицом к правой половине горницы. Хоть визг у неё звучал уже потише. А рукой, свободной от скляницы, королевишна перед собой помахивала.

И хоть смотреть на Ершу было не в пример приятней, я все же обернулась. Курносый, скользнув по мне взглядом, тоже развернулся вправо.

Шуйден стоял на полу на обрубках ног — выше тело есть, а ниже уже нет. Вокруг него по полу разливалась лужа воды, даже одежда почему-то истаяла.

Сработала соль с водой? Как да почему, мне было неведомо. Может, дело в том, что цорселец колдовал, когда я в него швырнула горшками. А может, Шуйден все-таки раскрыл глаза напоследок.

Ерша тем временем бросил одному из жильцов:

— Убрать отсюда королевишну. В покои королевы её — и девок позовите, пусть присмотрят.

Потом он шагнул к тающему на полу учителю, присел у самого края лужи. Шуйден дышал со свистом, неверяще и с ужасом глядя на воду. При скрипе сапогов Ерши по полу цорселец повернул лицо в его сторону, бросил с ненавистью:

— Ничего не скажу. И не спрашивай. Я верю. то есть верил в процветание Цорселя. Рано или поздно мы получим то, что по недосмотру Фрориса досталось вам. Мне все равно умирать, так умру же с честью.

— А я ничего и не спрошу. — Холодно ответил Ерша. — Нужный мне ответ — ты ли тут озорничал двадцать лет назад — я и так скоро получу. Как только ты истаешь.

Он оглянулся на меня через плечо. Стало быть, и он в Шуйдене заподозрил того колдуна, что наслал проклятье на королевский дворец. И ждал сейчас того, что ждала я.

Смолкшую Зоряну вывели из горницы под руки. С почтением вывели, отчего мне по сердцу царапнуло обидой. Один из жильцов подобрал с пола березовую ветвь.

— Это моя. — Прохрипела я. — Оберегом была. не трожь.

Он понятливо кивнул, осторожно положил ветвь на лавку, где я совсем недавно сидела.

Держу и Рейсора повязали все теми же тонкими черными веревицами, что я видела прошлый раз на Рогоре. Ерша, отвернувшись на миг от Шуйдена, распорядился:

— Этих поддержим тут до темноты. Ни к чему их выставлять на погляд, слухи множить. И без того болтать будут.

Потом глянул на цорсельского мага — без злобы, даже с сожалением. Спросил медленно:

— Может, передать что-нибудь вашему Вухсеру? Семье последние приветы али ещё чего.

— Вот он, истинный тутеш. — Процедил Шуйден, выдыхая каждое слово с трудом — таяние уж подбиралось к пояснице. — Не смей меня жалеть! Я тебе враг, ты меня должен ненавидеть. До последнего.

Ерша сказал спокойно:

— Я над мертвяками не изгаляюсь. И ненависти к ним не чувствую. А ты уже мертвяк.

— Мы ещё при. — Прохрипел Шуйден.

И смолк, выпустив два длинных свистящих вздоха — таяние перевалило за поясницу. Потом и грудь начала исчезать на глазах, словно в половицы уходила. Ерша встал, отступил от края быстро растущей лужи, глянул на меня:

— Ты как, госпожа Триша? За этими разговорами совсем о тебе позабыл. Прости ты меня, дурака, сделай милость.

Он шагнул ко мне, уже не обращая внимания на Шуйдена, который с высоты его колена ворочал глазами и судорожно хлопал руками по луже — как курица с отрезанной головой дергает ногами напоследок. Подошел, наклонился, подхватил меня под локотки и вздел на ноги. Лицо его оказались вдруг близко, так что я разглядела легкую сеть морщинок, оплетавшую голубые глаза, и складку, что расколола надвое лоб меж бровями.

— Расскажешь, что случилось? — Спросил он. Оглянулся через плечо на Рейсора. — И кто этого так отходил — уж не ты ли?

— А нечего было руки распускать. — Хрипло выдохнула я. — У нас в Шатроке.

И покачнулась. Ерша тут же бережно ухватил меня за плечи, поддержал.

— Суровые у вас в Шатроке девки, я уж понял. Прости, что запоздал — но пока королевишна не завопила, мне ходу в её покои не было. Все же королевишна, не простая девка. Да и не думал я, честно говоря, что случится дурное. Так, на всякий случай под двери пришел.

— Так бы и простоял? — Я спрашивала, а сама косилась глазом в сторону Шуйдена. От него уж только голова осталась.

— Руки у меня были связаны до первого шума. — Твердо сказал Ерша. — А как королевишна закричала, так я и вошел.

Он вдруг замер, пальцы на моих плечах крепко сжались.

— Мать честная. — Охнул кто-то из жильцов.

Началось, поняла я.

Одно жаль — то, что со мной творилось, я могла разглядеть только в широко распахнутых глазах Ерши.

Лицо моё оделось белесым, комковатым туманом. По лбу, щекам и усохшей руке разлились боль и зуд. Потом боль стала сильной, резанула, как серпом. И резко прошла, сменившись ощущением холодного и влажного прикосновения.

А перед лицом моим повисла паутина, сплетенная подобно морозным узорам на окнах по зимнему времени. Повисела и истаяла, словно и не было её.

Глава двадцатая. Чем сердце успокоится

Ерша глядел на меня во все глаза. Я в тех глазах выглядела чуть кривой — но все равно на себя прежнюю не походила. Скорее на Морислану. Или мне этого хотелось?

— Зеркало. — Приказал курносый низким голосом. — Принесите ей зеркало, пусть глянет.

Один из жильцов грохотнул подковками сапог, сорвавшись с места. Ерша вдруг облизнул губы. Угрюмо растянул губы, вроде как в улыбке.

— Говорил мне батюшка — Ерша, рыбу бери за жабры, а девку, коли чем понравилась, сразу в жены. — Он вдруг смутился, отдернул ладони от моих плеч. — Не по мне ты теперь рыбка, госпожа Триша, а жаль.

Я глянула ему в лицо и все поняла. Этот замуж не позовет.

Отказа побоится, измены, мало ли чего. а когда начнут меня замуж выдавать, так встанет в сторонке и пожелает оттуда — дескать, молодым совет да любовь, долгих лет да счастливого векования! Только глаза у него при этом будут как у больной собаки, щеки западут да лицо потемнеет. А спроси, чего ждал, почему сам замуж не звал — так и не ответит.

Не зря Кириметь-кормилица позволила девкам опаивать парней приворотным зельем, ох не зря. Редко средь них встретишь ту ярую цепкость, что девок отличает. Чтоб вот так глянуть, сказать — моё! — и вцепиться, и никому уж не отдавать. Насмерть стоять, если что.

В глаза мне блеснула лужица, оставшаяся от Шуйдена. Сколько кому отмерено Кириметью — того, думаю, даже кукуха лесная не знает. Но уж если жить, так с тем, кого сама выбрала. А иначе и сладкий кус горьким покажется.