— Трава-потрава. — Я выпустила скатерть из рук, отшвырнула её к стенке.

Прости меня, бабка Мирона, что к твоей холстине да с таким небрежением.

Просто на ней кровь моей родительницы.

Рогор ждал за спиной. Не спрашивал больше, молчал.

— Кольша. — Наконец ответила я, не оборачиваясь. — Подводная трава. Из кольшиных жил делают крючки, сушат, те усыхают до малости. Потом их подмешивают в еду, и они снова набухают. Все нутро рвут в клочья.

Он не стал спрашивать — а разве нету супротив этого средства, а что ж вы не пробовали заговор какой, а как же травки, а другая травница с припасом? Но я все равно сжалась, потому что втайне этого ждала. Трудно людям объяснить, что чудодейственные заговоры хороши, когда у тела есть время их выслушать. И что даже две травницы не спасут того, кто уже не жилец.

— Ты уверена? — Ровный был голос у норвина, аж жуть.

Я кивнула, все ещё не оборачиваясь.

— Её рвало кровью. В извергнутом был крючок из кольшиной жилы. Самолично нашла.

— Где могли подсунуть эту гадость госпоже Морислейг?

Он не спросил «кто». Значит, многое знал. И по-прежнему именовал Морислану Морислейг.

— Вчера на пиру подавали лакомство. — С усилием сказала я. — В самый раз спрятать такую штуку. Мягкое и липкое. Пирожное называется. И прислужник всем накладывал по штуке, своей рукой.

Я сердито мотнула головой — в груди словно червь сидел, и грыз изнутри, до того странно там ныло. неужто горюю? Может, это просто страх? Как-никак, и мне могли подсунуть пирожное с кольшей, и я могла умереть такой страшной смертью.

Всю мою жизнь, все мое детство и всю мою юность Мирона учила меня травкам. Я наизусть знала то зло, которое они причиняют. И до этого при мне умирали — но наши, сельские, бабы и мужики, иногда дети. Смерти у них тоже были наши, сельские — от болезней, от встречи со злым зверем в лесу, от несчастного случая.

Смерть Морисланы была первой смертью от намеренной потравы, которую я видела. И за что? За попытку оженить парня, пусть и очень знатного? Да слыхано ли это? Наверно, потому и ныло в груди.

Даже с Парафеной, подумалось вдруг мне, и то обошлись милостивее. Она выжила, а Морислана — нет.

Я зло мотнула головой и отошла в угол, где лежала одежда. Взглядом поискала в стопке сарафан, да попроще — не время рядиться.

— А не говорила ли госпожа Морислейг чего-нибудь особенного перед смертью? — Спросил вдруг Рогор.

Последнюю волю умирающего замалчивать нельзя. Я призналась:

— Просила приглядеть за госпожой Аранией. Да разве простая травница может приглядеть за господской дочкой?

— Ну, как сказать. — Со значением сказал норвин, пока я тянула из стопки летний сарафан из пестрядины. — Госпожа всегда знала, что делала. Думаю, тебе лучше побыть госпожой ещё недолго.

Моя рука с сарафаном застыла. Я глянула на сложенные вчера вечером платья, подаренные Морисланой в её доме под Неверовкой. То, что дали для пира, с жемчугом, самое роскошное, тоже осталось у меня. Так что играть госпожу я смогу, рядиться есть во что. Вот только.

— Зачем? — Вырвалось у меня.

— Госпожа Морислейг на вчерашнем пиру объявила, что ты её племянница. — Доверительно сказал Рогор. — И если ты вдруг перестанешь ею быть, кое-кто начнет задавать вопросы. А поскольку госпожи Морислейг уже нет, то задавать их станут госпоже Арании. Или уж сразу вам обеим, чтоб быстрее. Оно тебе надо?

Я отшвырнула сарафан обратно на стопку и взяла лежащее сверху темно-зеленое платье. Красное и голубое были слишком радостными для этого дня.

— Так-то оно лучше. — Одобрительно сказал Рогор, наблюдавший за мной. — К тому же на господскую одежду у тебя все права. Как-никак и по матери, и по отцу из господ.

Я развернулась и глянула на него в упор. В первый раз за все время Рогор показал, что знает, кем мне приходилась Морислана.

— Алюня тебе поможет. — Пробурчал норвин, отводя глаза. — Не уходи, пока она не придет. Только просьба у меня одна. Нужно, чтобы травница, стоявшая у постели госпожи Морислейг в её последний час, поклялась перед знатными норвинами из дома Ирдраар, что ту отравили. И рассказала, где и как ей могли подсунуть ту отраву.

— Зачем? — Опять спросила я.

Рогор задумчиво посмотрел в пол, прищурив глаза, словно увидел там нечто невидимое. Поднял руку, потер впадинку под нижней губой.

— Тут дело не простое, госпожа Триша. Знатную норвинку из дома Ирдраар отравили. За это назначат большой легед.

Я сделала полшага к нему, он пояснил:

— Плата за кровь. Узнав все, дом Морислейг даст вознаграждение тому, кто принесет голову убийцы. Потом, такого ещё не было. Я уверен, и прочие норвинские дома захотят вложиться. Норвинку убили, пока она была в кремле! Во всех домах будет шум. И многие заплатят, чтобы узнать хоть кусочек правды.

— Да чё гадать-то. — Вырвалось у меня. — На чьего сына Морислана замахивалась, тому и смерть её нужна была. Ерислана, не иначе.

Рогор хмыкнул, покрутил головой.

— За попытки оженить юного Согерда ещё никого не убили. Кое-кому, говорят, попортили девку — но и только. Нет, госпожа Триша, не верь тем подозрениям, что плавают навроде тухлой рыбы сверху. Они обычно тухлой рыбой и оказываются. Так как насчет нашего дела? Ты выйдешь свидетельствовать перед домом Ирдраар?

— Да. — Возглас вырвался у меня слишком громко.

— Хорошо. — Одобрил норвин. — Кто-то должен отомстить за несчастную Морислейг, верно? И если дети перестанут мстить за своих родителей, то куда покатится мир?

Он резко развернулся, прошагал к выходу, распахнул дверь. Из приоткрытой створки донесся чей-то вопль:

— Пошлите за Глердой!

Вслед зазвучали тяжелые шаги, но дверка тут же захлопнулась, и звуки отрезало.

По дороге в мыльню Алюня то и дело икала, пряча заплаканные глаза. На лестнице дворца и на первом поверхе было странное затишье — ни души, словно все попрятались. Пока мы шли по проходу подклети, мимо двери поварни, двери справа и слева то и дело открывались. Оттуда наружу высовывалась то бабья, то мужская голова. Смотрела выпученными глазами короткое мгновенье и снова пряталась.

— Здешние-то, — глухо прошептала Алюня, — прячутся! Ровно чумные мы теперь.

Помылась я быстро. Испачканное деревенское платье Алюня прибрала, сказав, что сама постирает. Той лукавой девахи, что ехидно хихикала, называя меня госпожой, больше не было — Алюня только что не кланялась, принимая от меня вещи, а потом поливая на руки отстой золы и воду. То ли смерть Морисланы её напугала до дрожи, то ли Рогор что-то сказал.

Обратно в терем мы шли в молчании, сопровождаемые все теми же испуганными взглядами из-за неожиданно открывавшихся дверей. Наверху лестницы стоял набычившийся Рогор.

— Верч Яруня призывает к себе госпожу Тришу.

Он махнул рукой в сторону Алюни, та исчезла, испуганно ойкнув. Придвинулся ближе, склонился ко мне.

— Ты, госпожа Триша, поосторожнее там. Кланяйся не в пояс, а до земли, верча называй великим господином Яруней. И о Ерислане лучше не заикайся. Не твое это дело — меж верчей лезть, они и так между собой не ладят. — Он понизил голос до шепота. — Яруня знает, что ты Морислейг не племянница, но на людях этого не покажет. И ты помолчи. Он тебя простой травницей считает, которую госпожа наняла по надобности. Если вдруг спросит, куда собираешься после всего, отвечай, что домой, в родное село.

Он отступил на шаг, громко возвестил:

— Ступай за мной, госпожа Триша! Я покажу, куда идти.

И зашагал вниз по лестнице.

Глава восьмая. Проклятье

Горница, куда привел меня норвин, смотрелась богато. Стол и лавки застилала лиловая ткань в золотых узорах, с синими и алыми кистями по краям. Подзоры на окнах поблескивали густо нашитым жемчугом, в резных поставцах у стены высились стопками странные кирпичи, утянутые тисненной кожей, с чудными золотыми знаками по бокам. По беленным стенам тянулась роспись — розаны и многоцветные птицы, от потолка до пола.